I

Когда к палатке курганских собровцев подошел бэтээр, я не услы­шал: работающая и стреляющая техника меня не будит. А вот рубящие воздух голоса офицеров ГУОП я сквозь сон отчетливо разобрал. Мос­квичей из Министерского СОБРа мы ждали через два дня, а они приеха­ли из Грозного сегодня раным-рано.

Крылья входа в палатку, как бурка Чапая, взлетели и перед нами, скоренько вылезающими из спальных мешков, предстал укутанный в плащ-палатку, но с открытой, активно лысеющей, промоченной дождем головой офицер. Его небесно-голубые глаза над нами, сибиряками, откровенно смеялись.

- Ну что? - закричал он с порога. - Отдыхаем? А того не знаем,
что если операция назначена на послезавтра - это значит: она будет
сегодня!

С ним в палатку ввалились ещё четверо, быстро спасающихся от дождя, собровцев. Особенно бросился в глаза один в роскошной, образца 1937. года, советской каске. Рассекать по чеченским дорогам в таком с точки зрения чеченских боевиков оккупационном шлеме – это вызов. Но парень был с головой и носил раритет, закрыв его камуфлированным чехлом. Хотя от опытного глаза строгость, безупречность линий шлема, в котором 23 февраля 1944 года выселяли чеченцев, никаким камуфляжем не спрячешь.

- Иван, - представился мне хозяин каски, на которой были
пристроены шикарные, противопылевые очки,- Ты как к казакам относишься?

Почему именно мне был задан такой вопрос, я не очень понял. Наше боевое расположение находилось за станицей Чёрвленной. Уже этим вопрос был внешне оправдан. Закономерность вопроса собровца из Москвы открылась через мгновение.

Подполковник-москвич, громкий на голос, после традиционного собровского объятия с нашим командиром Евгением Родькиным, сказал, чтобы слышали все:

- Чистить будем Старые Щедрины - старинную казачью станицу. -
Есть там ещё казаки?

Мой командир страдальчески поморщился и ответил, ссылаясь на информацию добытую мной, оперуполномоченным курганского СОБРа:

В Старых Щедринах сегодня русских практически нет.
Остался один старик, сын которого принял ислам и снайперит у Дудаева.

Ну и дела, - матюгнулся подполковник-москвич, снимая свою
непромокашку - армейскую плащ-палатку. Среди нас, москвичей и кур-
ганцев, собирающихся на операцию, одетых в собровский камуфляж,
торопливо обувающих берцы, он выделялся особой столичной альбиносностыо, умением поддержать слово продуманным командирским жестом.

Николай Миронов, заместитель начальника Министерского СОБРа, опытный оперативник, был разочарован, что в бывшей казачьей станице Старые Щедрины не было людей, способных ему помочь. В основном он располагал данными, полученными от милиции Шелковского района, начальник которой подозревался в контактах с боевиками.

Пять минут назад смотрящая сны собровская палатка напоминала теперь веселый пионерский лагерь. Наши люди умели скидывать сон мгновенно, как с плеча автомат. Собровская служба научила их спокойно реагировать на изменения обстановки. Размеренная жизнь обывателя - это не наш стиль. Даже зарплату собровцы получали в начале месяца. Это была наша маленькая привилегия за риск уйти на тот свет в любой день из четырех недель месяца.

Миронов и Родькин, сидя за длинным, самодельным обеденным столом в центре палатки, говорили громко, открыто, ничего не тая от собирающихся на зачистку курганцев. Приехавшие с Мироновым столичные собровцы смотрели на нашу провинциальную экипировку не-то с сочувствием, не-то по-братски снисходительно. Конечно, мы, сибиряки, живем в лесу, молимся колесу. Не нашлось в нашем городе предпринимателей, которые могли бы спонсировать наши сборы на войну.

Не было на наснатовских камуфляжей, кевларовых бронежилетов, удобных РД. Но одеты и обуты мы были по форме, чистенько, с хорошо подготовленным к бою оружием.

Москвичи, конечно, выглядели, как на рекламных армейских проспектах: все новехонькое и в тему. Каждый с рацией "Кенвуд", не как у нас: одна рация на троих. Тогда мы не знали, что парни из СОБРа ГУОП, или, как они себя называли, из Главка по организованной - что-то особенное для своей экипировке покупали на свои деньги. Хочешь сохранить жизнь и выполнить задачу - не скупись.

Евгения Викторович Родькина, командира нашего курганского СОБРа начальство никогда не могло застать врасплох. И этим утром он встретил москвичей из ГУОШ, успев сбегать на утреннюю зарядку.

Рекогносцировку он проводил лично: помотался вчера по Старым Щедринам на Уазике в сопровождении двух офицеров. Визуальная разведка дала слабые результаты, но зато на столе перед Мироновым руководителем операции лежал теперь план села… Миронов же упрямо назы­вал это чеченское село казачьей станицей. Видно, перед командировкой в Чечню, как человек образованный, он прочел несколько исторических книг о том, как вольно и хорошо жило Гребенское казачество на этих благословенных землях в станицах Гребенской, Шелковской, Червленной, Наурской, Микенской.

- Станицу Старые Щедрины,- говорил подполковник Миронов, - окружим бэтээрами. В операции участвует большая часть сводного отря­да СОБР будем закрывать и держать станицу, чтобы никто не вышел. Мы с тобой, Женя, в первую фазу операции на Уазике встанем на вхо­де в станицу, вызовем главу администрации - имя и фамилия у меня имеется - и в его сопровождении поедем в администрацию, где глава со­берет стариков. Сначала будем разговаривать с ними. Такова инструк­ция,- с новой, обижающейся ноткой в голосе, - продолжал Николай Венедиктович, - Все остальное зависит от того, как чеченцы себя поведут. По данным разведки, в Старых Щедринах на отдыхе около сорока боевиков, спустившихся с гор. Начальника милиции Шелковского района и его людей мы о начале операции информировать не станем. Потом сообщим, когда закроем населенный пункт. Дождь нам помощник. Боевики сейчас дома сидят, лаваш кушают. Давай и мы перекусим, что ли...

Меня искренне удивляла способность некоторых офицеров сесть и сытно поесть перед боем. Будет он или нет - бабушка надвое сказала. А вот мой дед, ветеран многих войн, наставлял меня, уже вошедшего в разум: «Попадешь на войну, никогда перед сражением не ешь. Пуля в живот попадет, не выживешь. Сгниешь на корню. Выпей лучше воды - обмани голод». Этому совету деда здесь, в Чечне, я следо­вал свято.

Дед мне эту чеченскую кампанию напророчил. Думалось, никаких войн на территории нашей страны не предвидится. Такой могучей она казалась. Дак нет! Дед мой не раз говорил": Хорошая власть, да дуракам досталась". Как в воду глядел Николай Николаевич - пехот­ный разведчик. Это он научил меня первым приемам смообороны. В насто­ящем рукопашном бою я ещё не участвовал. Хотя мы, собровцы, к ним подготовлены. Срочную я служил во Владимирском батальоне ВВ и мой ротный, большой умница, любил приговаривать: "Главное в рукопашном бою, чтобы не кончились патроны".

Собираясь на операцию, готовясь к неведомому, мы стараемся думать, что все пойдет по нашему варианту. Гоним от себя мрачные мысли, уверенные, что командир все продумал, учел неожиданности. Вера в своего командира - половина победы.

Сам Родькин, ветеран войны в Афганистане, есть не стал, а моск­вичей от души накормил. Парни на бэтээре выехали засветло, рискуя попасть под чеченские гранатометы, мчались на предельной скорости, и сейчас, отходя от дорожного напряжения, юморя, вспоминали, как их бэтэр, идя через Терек, заюлил на понтонах.

- Терек воет дик и злобен меж утесистых громад,- процитировал Лермонтова собровец из Москвы, хозяин каски, которой все обзавидовались.

- Нет тут никаких утесов,- вздохнул я. - Мы на плоскости. Но Терек по весне здесь очень опасен. В снаряжении не выплывешь.

Я всегда мечтал увидеть горы, но видел их только раз по дороге из Наурской в Червленную. Они, словно стадо оленей пробежало в ту­мане, горы эти выплыли из дымки по правую руку - далекие, как космос и остались в памяти нервно-изломанной линией - абсолютно недоступной.

Мы, курганские собровцы, несли службу на левом берегу Терека - могучего Змея Горыныча. У многих из нас кровь была не простой, казачьей. Поэтому в станицах, где ещё жили потомки старинных казачь­их родов, мы чувствовали себя, как дома. Все казачьи реки: Терек, Дон, Кубань, Днестр, Тобол, Иртыш - одинаково стремительны, бурли­вы, глубоки, характерны. Нырнешь - дна не разглядишь, забьет глаза песок или глина, снесет с ног натиск течения или столетняя щука рубанет хвостом...Все нам, пришедшим на Терек с реки Тобол, было в казачьих станицах понятно и дорого. Но в бывших станицах, где рус­ское население было вырезано или изгнано чеченскими боевиками и уголовниками, нас обдавал смертельный холод. Мы чувствовали себя уверенно и спокойно в засадах, на адресных операциях. А вот зачистки, какая предстояла в Старых Щедринах, были для нас событием не из приятных. Мы считали их нелепым дипломатическим мероприятием, не приносившим, как правило, никаких результатов.

Чеченцы за глаза называли собровцев Рэксами. Мы это знали, но так уважительно о себе не думали. В Чечне мы, курганцы, только зу­бы показывали, ощущая себя привязанными на длинную стальную цепь, с которой нас ещё не спускали, а вот москвичи по слухам уже навое­вались вволю. В декабре-январе участвовали в штурме Грозного, хо­дили в разведку, охотились за снайперами, взаимодействуя с армейским спецназом - в общем поднимали славу собровцев ввысь.

Нам было интересно поглядеть на них в деле, даже посоревно­ваться в лихости. Не на зачистке, конечно...

Сам я холеричного темперамента. Собровская служба моему харак­теру соответствует. Время на начало и завершение операций в нашем деле - секунды, максимум - две, три минуты. И результат есть. Гла­варь банды или киллер лежит в наручниках у тебя под ногами - в машине и не вякает. А наша собровская "буханка" летит, как на крыльях. Мы шутим, смеемся, радостные, потому что очередная нечисть утихомирена, вырвана из круга жизни, где бандитам больше не духариться.

Здесь, в Чечне, у нас другой фронт работ. Никогда не думал, что окажусь там, где бродил с ружьишком Лев Толстой, что промчусь на БМП по станице Стодеревской, где он жил и служил, дружил с нохчей, который спас писателя от зиндана.

О чеченцах я раньше практически ничего не знал, никогда не ду­мал о них. Все события с 1991 года по 1994-й, разворачивающиеся здесь, прошли мимо моего сознания. Российское телевидение искрилось праздниками, веселило. Я служил в элитном подразделении, носил на пра­вом рукаве камуфляжа эмблему "СОБР". Приятно было, вернувшись со службы, подумать, что жизнь состоялась, будущее определено. Живи себе. Я охранял закон. И все что происходило за пределами Курган­ской области, меня не интересовало. Потому что не входило в зону моей ответственности. За страну, её границы, внутренний мир Рос­сии отвечали другие люди. Я их не знал и никогда не думал, как о чем-то близком, лично для меня важном, о именно эти люди в корне изменили мою жизнь, подняли по тревоге и отправили в командировку в Чечню - обеспечивать здесь конституционный порядок.

Подполковник Миронов, помароковав с Родькиным над планом Старых Щедринов - к кощу разговора он уже научился называть ату бывшую казачью станицу селом - вдруг резко замолк, прислушался к шуму все нарастающего дождя и, откашлявшись, ну точь-в-точь Леонид Ильич Брежнев, сказал:

- Задачи, поставленные нашим съездом, определены. За работу, товарищи.

Ничего обидного во всем этом для памяти Брежнева не было, прос­то всем сразу вспомнились наши беззаботные юность и детство, и мы, засмеявшись, начали выходить из палатки.

Дожди в Чечне затяжные, матерые, с бешенным, необузданным, как чеченский мужской темперамент, ветром. Мы уже работали при такой погоде в лесу на берегу Терека и не раз перешептывались, сидя в за­саде, что наше милицейское спецназовское снаряжение ни к черту не годно. А вот чеченские бурка и папаха должны быть удостоены Нобе­левской премии, как лучшее изобретение тысячелетья. В них можно выжить при любой погоде. Столько комфорта и тепла в бурке присутст­вует, что мы себе обещали, памятуя о будущем, прикупить это великое кавказское снаряжение для войны и мира.

Наш бэтээр стоит у самого входа в палатку, прикрывая от пуль, способных достать нас со стороны упрятанной в кустарник дороги. С дорожного полотна лагерь сибирского полка ВВ, в котором затерялась наша собровская палатка, не наблюдается. Но если какой отчаянный башибузук сумеет преодолеть заминированную чащобу, прозаборенную рядами колючей проволоки, то за короткий срок, пока не убьют, су­меет натворить немало бед. Поэтому бэтээр с броским именем Акула, если не на выезде, стоит на приколе, как крейсер Аврора. Это наша любимая броня, про которую даже песню сложили.

За эту дождливую ночь наш бэтээр вобрал в себя весь природный и душевный холод могучей Чеченской Республики. Садится на его броню, что голой задницей на ежа. Но мы, собровцы с юга Западной Сибири, люди предусмотрительные: у каждого есть свой поджопник - у кого подушка, подаренная казачьей семьей, у другого сиденье от венс­кого стула. В Грозном я видел, как земляк из уиновского спецназа, начальник командированной на охрану фильтра спецгруппы, ездит по городу в персональном кресле, примостыренном за башней. А вокруг гроздьями винограда бойцы, один даже в краповом берете. И это в то время, когда все, опасаясь пули чеченского снайпера, не носят знаков различия, камуфлируют принадлежность к спецслужбам, их достижениям.

II

"Мы непредсказуемы, потому что непредсказуемо наше начальство", - справедливая солдатская поговорка. Любит начальство операции в непогоду. То Грозный штурмует в новогоднюю ночь, то зачистки в дожд­ливую бурю проводит. Есть в этом какая-то нервная выломанность. А может в этом виновата вечная нехватка керосина для авиации? В воздух её поднять - это какие надо связи иметь. А так, чтобы не случилось, сколько бы на земле людей не просило о помощи, ответ часто один": Нелетная погода". Летчики, конечно, не при чем. Никто не скажет": Не хочу, не буду". Российские асы всегда рвутся в бой.

Когда наши бэтээры выстроятся в колонну, а на собровском слэнге - "в ниточку", нам будет не хватать прикрытия с воздуха. Но вслух об этом никто не скажет. Надо марку держать. Ведь мы - спецназ Управлений по борьбе с организованной преступностью. "Рэксы",- как называют нас чеченцы-боевики.

За эту дождливую ночь землю под станицей Червленной, словно намылили. Водителям, пока до асфальта не доберутся, придется несладко. А уж потом - только по-разбойничьи ветер в ушах засвистит.

Москвичи сановито рассаживаются на броне бэтээра под названием "Гоша". Я перед их посадкой успел спросить - в честь кого наимено­вали. И Иван Кондратов, улыбнувшись, сказал, что так зовут собаку их боевого товарища Андрея Сионова. Пес-лабрадор, добродушный, вер­ный, веселый, остался в Москве, и чтобы Андрей не сильно по нему тосковал, решили Гошу по просьбе Сионова увековечить. Теперь он у Андрея все время, как бы перед глазами.

Подполковники Миронов и Родькин установили радиообмен. Наши два бэтээра вышли проводить солдаты внутренних войск сибирского пол­ка - у них белый медведь на рукавах камуфляжей. Эти пацаны любят бывать возле курганской палатки: их интерес к нашему специ­альному оружию по-детски восторженный, бесконечный. С особенной радостью они воспринимают разрешение сфотографироваться с СВД, Вээсэсом, пистолетом-пулеметов ПП-93, с Апээсом - пистолетом Стечкина.

Пацаны провожают нас на операцию с откровенной завистью. Их девятнадцатилетние бесхитростные физиономии печальны. Им снова ос­таваться в расположении, ходить в наряды, есть опостылевшую кашу и переживать за нас - собровцев, к которым солдаты относятся, как к старшим братьям. Они не знают - куда и на какое дело мы выезжаем. Мы видим, с какой романтичной серьезностью они, вылезая на дождь из палаток, нас провожают, но нет за нами пока никаких особенных подвигов. Главное наше достижение, что мы ещё ни разу не брали с собой этих мальчишек-солдатиков из рабоче-крестьянских внутренних войск. В перестрелке на Тереке, когда по нам били с правого берега из нескольких пулеметов, а потом даже нанесли минометный удар, мы справились сами двумя собровскими отделениями, загасив огневые точки. Даже в эфир не вышли, что подверглись обстрелу. А когда вра­жеский АГС изъяли, мы милостиво по-соседски записали его обнаруже­ние на офицера-разведчика из ВВ, который был с нами на выходе. Желающих посмотреть на чеченский АГЭЭС, потрогать его солдатская очередь выстроилась, как в Мавзолей.

Головным пошел бэтээр москвичей из СОБРа ГУОП. По левую руку осталось позади вытянутое, как пожарный рукав, глубокое озеро. Мы подозревали, оно хранило в себе немало криминальных тайн чеченского участия во власти, Именно я нашел на плоском озерном берегу оскол­ки лобового стекла "Жигулей". Немало таких машин с седоками, неугод­ными дудаевцам, пропало на дорогах Ичкерии. Людей убивали или уво­дили в горы, а легковушки топили - была такая оперативная информация. Но чтобы её проверить, нужны акваланги, легкие водолазные кос­тюмы, а у собровцев, командированных в стреляющую Республику, не было даже резиновых лодок, с помощью которых можно было проверить много­численные, поросшие кустарником и камышом островки, где нас ждал не один десяток бандитских схронов.

Когда идешь на броне, впечатление от тебя и других: сидящих тесно людей, ощетинившихся стволами автоматов и пулеметов, что над пешеходами и другими мирно передвигающимися, нависает гроз­ная, всемогущая сила - милующая и карающая. Когда она на тебя, как тор­надо надвигается, кажется, что эта сила неуязвима. А на самом деле нет цели более беспомощной, чем бэтээр, усыпанный военно­служащими, сидящими на броне и внутри корпуса. Таящийся в засаде гранатометчик одним-единственным выстрелом может в корне изменить судьбу передвигающихся на броне. Поэтому, идя на задачу, каждый из нас держит, как у нас говорят, свой сектор, то есть все мы несем ответственность за машину и десант.

Пасмурное, изрыгающее холодную воду небо, в это утро низкое и такое тяжелое, словно на наших плечах лежат патронные ящики, неожи­данно начинает светлеть. На это Иван, хозяин антикварной каски, прикрывающий с пулеметом ПК тыл московского бэтээра, улы­бается мне и показывает большой палец: дескать, дождь скоро кончит­ся и все будет ништяк. Я, удовлетворенный прогнозом, киваю ему головой. Иван понравился мне не только потому, что спросил, как я отношусь к казакам? Я ответил, что с большой любовью, Мне нравит­ся, что он едет в чеченскую неизвестность с каким-то видимым удоволь­ствием. Все москвичи, за которыми я с интересом наблюдал, мча­лись на броне, не замечая дождя, перешучиваясь, в то же время цепко ощупывая взглядом свои сектора. Воротники их утепленных камуфлирован­ных курток были подняты, черные шапочки-боевки, модные среди спец­назовцев всех родов войск, были низко надвинуты на глаза, чтобы не за­студить лоб. Собровцы ГУОП шли на цель без видимого волнения, хотя

в палатке при анализе обстановки я, вместе с Родькиным участвовав­ший в рекогносцировке, во всех подробностях, с карандашом в руке доложил возле карты, что боевиков, отдыхающих, залечивающих раны после январских боев Грозном может быть не сорок, а все восемьдесят и они могут вступить в бой.

Дорога на Шелковскую была пустынна, поэтому наш водитель Мишаня, которому в оперативных интересах было разрешено носить длинные, заплетенные в косичку, волосы, неожиданно поддал газу и какое-то время, чтобы показать себя, он, оперуполномоченный курганского СОБРа, с звучным погонялом - "батюшка" промчался рядом с московским бэтээром голова в голову. Но Родькин, любящий дисциплину, очень ответ­ственный, спустившись в броню, прекратил это безобразие. И броне­транспортер Гоша снова помчался по безлюдному шоссе во главе ниточ­ки. Хотя москвичи были у нас как бы в гостях, и это мы должны бы­ли вести их по территории, находящейся под нашим контролем. Но под­полковник Миронов, ответственный за ход операции, поступал, как счи­тал нужным, а мы ему подчинялись.

Бэтээры шли талантливо легко, мягко пружиня всеми восемью ко­лесами, Башенные пулеметы были задраны высоко вверх. То, что КПВТ мос­ковского, бэтээра был заблокирован, можно сказать, завален тесно сидящими друг к другу офицерами, было неправильно. По своей срочной службе в ВВ я знал, что у операторов, находя внутри брони, пулеметы должны были ходить по кругу свободно, чтобы, найдя цель, немедленно открыть огонь.

Когда я видел, как беспечно люди ведут себя на броне, порой бэтээры напоминали мне елку, украшенную игрушками, у меня сердце кровью обливалось. Ни одна таким образом обсаженная военнослужа­щими машина не имела сил защитить их шквальным огнем, на который была способна. У нашей Акулы хобот КПВТ был свободен, мы, седоки, концентрировались в основном за башней. Только Родькин сидел, свесив ноги в командирский люк, всегда готовый нырнуть в спасительную, но только от автоматного огня броню.

На перекрестке дорог нас ожидала остальная бронетехника Сводно­го отряда СОБР, подошедшие из Грозного и Шелковской. Меня всегда
восхищала постоянная готовность офицеров нашей системы к работе.
При любой погоде они отличались бодрым видом, спецназовской подтянутостью, мгновенной реакцией. Спрыгивать с бэтээров никто не стал, но обмен приветствиями прошел по-спецназовски бурно. Челябинцы были по-прежнему без брони. Их бэтээр, назначенный возить командированных в Шелковскую собровцев, самым непостижимым образом оказался в Моздоке, и ходил теперь под тамошними заслуженными тыловиками. Вернуть его реально воюющим челябинцам не удалось. Ведь главное на войне - это служба тыла. Приехал в Моздок за боеприпасами челябинец Сергей, ему с порога отказывают, а потом, ещё раз изучив заявку, говорят: «Камуфляж твой мне очень понравился». Вернулся Серега, собровский тыловик, в свой запыленный, увешанный для защиты броне­ жилетами, Уазик, переоделся в какое-то тряпье и торжественно вручил, чтобы откупиться свой новенький камуфляж моздокской роже, получив в ответ даже укупорку патронов для СВД - безумный дефицит. "Дабы мне было хорошо ради тебя",- живущих по такому ветхозаветному принципу немало толкалось в моздокских коридорах власти, по Ханкале и в аэропорту Северном, где на ночь укрывались представители госаппарата Москвы и Чечни.

Ниточка из семи бэтээров выстроилась так, что московский бэтээр Гоша снова шел впереди, а мы, курганцы, в хвосте. Такой грозной силе, мчавшейся на скорости, здесь на чеченской плоскости засады можно было не опасаться. Это в горах мы даже в таком количестве оставались бы уязвимой мишенью, а здесь на просторе для боевого маневра все условия. Мы, как стадо слонов, затопчем любого противника.

III

О том, что семь русских бэтээров с десантом идут в сторону Шелковской Дуквах получил информацию сразу же, как только собровская нитка попала в поле зрения одинокого пастуха, по которому офицеры только скользнули взглядом. Хвостовой бэтээр - ещё не уменьшился в глазах пастуха, как тот достал из нагрудного кармана видавшего виды плаща с капюшоном японскую портативную радиостанцию и выдал свою тревожную информацию.

Дуквах был смотрящим за Старыми Щедринами. То, что милицейский спецназ идет на его село, сомнений не оставалось. Боевому выходу собровцев предшествовала наглая, без какой-либо подстраховки вче­рашняя рекогносцировка. Незнакомый, с замазанными номерами старень­кий Уазик, сопровождаемый шумными, быстроногими сельскими мальчиш­ками, долго на малой скорости, словно заблудился, ездил по селу. Но опытному глазу Дукваха была понятна неброская логика сидящих в машине трех русских вооруженных людей в спецназовских куртках, без головных уборов, с пулеметом ПК на заднем сидении. Его держал в руках крепкий, накаченный парень со сломанным носом и черными, смотрящими исподлобья глазами. Дуквах сумел его разглядеть и почувствовать на себе девятый вал недоброжелательной энергии спецназера, его недоверие и решительность в случае опасности мгновен­но открыть огонь на поражение. Машина дважды проехала по всему периметру села, надсадно урча, переехала вал, защищающий Старые Щедрины от разливов весеннего Терека. Возле реки никто из машины не выходил. Потом Уазик ещё немало по времени крутился в селе, а один из вездесущих пацанов, оседлавших высокий забор, сумел увидеть, что сидящий рядом с пулеметчиком человек держал на коленях большой лист бумаги и карандаш в его руке бегал очень быстро. Нетрудно было догадаться, что отрабатывался план села, его рисовали в под­робностях.

Накрыть эту машину огнем Дуквах не решился. Хотя лично он и ещё двадцать подчиняющихся ему людей были уже здоровы, и им ничего не стоило поразить милицейский Уазик из мухи, а потом добить всех, кто останется в живых после разгромного выстрела. Село Старые Щедрины считалось глубоким тылом, где на сегодняшний день проходили лече­ние ещё шестьдесят пять неокрепших после тяжелых ранений в Гроз­ном и в горах боевиков, и Дукваху надо было сделать все, чтобы они выжили и вернулись в строй.

За себя лично Дуквах не беспокоился. Его документы были в по­рядке. Он сохранил советский, молоткастый паспорт, и эта охранная грамота сберегала ему жизнь при проходе через российские блок-посты. Он, скромный сельский учитель, всегда честно глядел в глаза проверя­ющих его цепких милиционеров. Все, что он излагал при проверке доку­ментов и личном досмотре, соответствовало действительности и его невозможно было поймать на каких-то мелочных нестыковках его реаль­ного участия в жизни и легенды, которую он излагал про себя всем, кто знал его до 1992 года. Даже соседи не ведали, что в биографии Дукваха было недолгое участие в Абхазской войне, защита Грозного в начале января 1995 года, ранение, потом служба в развед-диверси­онном батальоне Басаева, ещё одно ранение. После госпиталя в горах, когда встать на ноги ему помогли пленные русские врачи, он с провожа­тым прибыл в родные Старые Щедрины, чтобы заниматься безопасностью тех, кто ещё нуждался в медицинской помощи и охране. Для всех в селе он был человеком, облеченным властью, данной ему находящимся в подполье Дудаевым. Этого было достаточно, чтобы молчать. Все в Чеч­не знали, что русская власть кончается с наступлением темноты. Мож­но было лишиться головы за излишнее любопытство. В селе Старые Щедрины сторонников Хаджиева не было, здесь боялись расплаты за грабежи российских железнодорожных составов, которые начались с при­ходом к власти «Джовхара». Российские поезда выходили останавли­вать и потрошить вагоны, как на революционный праздник. Сначала Дукваху это не нравилось. Он даже упрекнул соседа, который после очередного разбойничьего налета, привез домой одиннадцать чугунных ванн.

- Зачем тебе столько? - возмутился учитель.

- Тебе какое дело? Гляди лучше в свои тетрадки, а не ко мне во двор. Все в этой жизни имеет цену.

Видя, что Москву грабежи поездов не особенно беспокоят, Дуквах удивлялся, а когда прочитал в столичной прессе, что это одна из форм народного освобождения от советского колониального гнета, по­нял, что на его народ в Кремле положили глаз и готовят к чему-то серьезному.

Начитанный выпускник педучилища, Дуквах долго не понимал, что происходит на просторах СССР, но в ту пору очень скромный во спасе­ние своей психики взял и решил, что все это не его ума дело и ему на погибель. Теперь, когда с кем-либо в разговоре он вспоминал те смутные времена, то говорил весело и просто: "Иншалла!" Так можно бы­ло найти ответ на самые трудные вопросы.

Когда бэтээры на свертке в село разделились и начали брать Старые Щедрины в кольцо, Дуквах вышел в эфир на запасном канале и приказал всем, подконтрольным ему моджахедам, укрыться в схронах. Все было выполнено. Лежачих раненных тоже спрятали под землей, где можно было безболезненно продержаться несколько суток.

Дуквах всегда поражался способности своего народа к жизни в дли­тельном напряжении, умению хранить тайны, даже артистичности перед лицом врага. На территории Чечни расплата за предательство всегда была неминуемой, поэтому жителей села он не опасался. Он знал, что на зачистку идет милицейский спецназ. Остроглазые пастухи доложили, что на головах людей появились какие-то непонятные шлемы, а в руках у некоторых винтовки неизвестной конструкции с надульника­ми и снайперскими прицелами. "Вээсэс", - понял Дуквах, и его серд­це забилось. Чтобы успокоиться, он сделал несколько быстрых вдохов. После задержки дыхания, он каждый раз выдыхал медленно, чувствуя, как сердце обретает прежний, уверенный ритм.

Дуквах, аккуратно подстриженный, гладко выбритый, двадцати шести­летний парень в темно-синем отглаженном костюме и белоснежной рубашке - за его одеждой следила младшая сестра Седа - находился на веранде двухэтажного дома и, сидя на стареньком стуле, на котором любил отдыхать его покойный дед, сжимал в руке теперь бесполез­ную рацию. Она могла понадобиться только в том случае, если кто-то из его людей попросит о помощи. У Дукваха был готов план на случай крайней необходимости. А пока надо таиться, соблюдать режим радио­молчания, быть приветливым, даже если враг войдет в дом, перевернет здесь все вверх дном, потопчет на детской половине игрушки. Русские спецназовцы были хитроумны, наблюдательны и не сентиментальны. Чей спецназ подходил к селу, Дуквах догадывался, но продолжал молить Аллаха, чтобы это были не милиционеры. Он по Грозному знал, что мен­ты, не веря никому, всегда настороженны, обыскивают профессиональ­но, лезут в каждую дыру, дотошно исследуют документы. Они и правда были умны - эти лягавые. Умирать по-глупому Дуквах не хотел. В селе было 394 двора. Всего проживающих 1680 человек. Он надеялся, что его хитроумные схроны российская милиция не сумеет вскрыть. Для себя он без всякого приказа сверху решил, что не отдаст русским ни одного человека, из ему порученных. Начнется бой, загорятся дома и у тех, кто сегодня держит нейтралитет, после гибели родственников, не будет другого выхода, как взять в руки оружие и уйти в горы вмес­те с Дуквахом.

Быстроногой лаской рядом с ним пробежала младшая, четырнад­цатилетняя сестренка.

- Седа, - окликнул её Дуквах.- скоро в село войдут русские, Бу­дет зачистка. Находись рядом с мамой. Успокой её, на грубости во­енных не отвечай. Мы, мужчины, сами между собой разберемся.

IV

На само село взяли курс три Уазика и бэтээр москвичей Гоша. Остальные машины с десантом заняли позиции, окружив Старые Щедрины. Подполковник Миронов недовольно морщился: ему доложили, что из села сумела вырваться синяя "Нива", забитая людьми, и ушла по колдобинам, подпрыгивая, как лягушка. Курганский бэтээр не стал её преследовать, а приказ об открытии огня на такой случай во вводной перед началом операции не отдали. Ругать Миронов, как руководитель операции, мог только себя, но он не ругался, понимая, что в машине могли быть прос­то напуганные крестьяне. На всех чеченских дорогах при вопросе на блок-постах: «Куда держим путь?»- ответы могли быть, как государ­ственная награда, только трех степеней: на похороны, в больницу или на свадьбу едем.

Начинать зачистку в таком большом селе со стрельбы и жертв не хотелось. Весна была в самом начале: он знал, что жители Старых Щедринов занимались посевом, привыкали к мирной жизни и врываться в село по-пиратски - такого приказа он не имел. Предстоял наихуд­ший вариант зачистки - через переговорный процесс, диктуемый об­становкой в Чечне. Явного перевеса сил не было ни с той, ни с другой стороны. Удуговская пропаганда в своих радиопередачах преподноси­ла российские вооруженные силы и правоохранительные органы, как беспредельщиков. Московские пресса и телевидение в открытую оказыва­ли моральную поддержку дудаевцам или держали вооруженный нейтрали­тет, рас сказывая в основном о страданиях измученных войной чеченцев, не вспоминая о том уголовном мраке, который распростерся над Респуб­ликой с приходом к власти Дудаева, когда жизнь простого человека ни­чего не стоила.

В этой войне не было ни фронта, ни флангов - и это уже давно морально давило на Николая Миронова и его собровцев.

Командира курганского СОБра подполковника Евгения Родькина он оставил при себе.

- Кто будет вести переговоры со стариками? - сначала спросил Родькина для порядка, и сам лее быстро ответил: - Ты, Женя, будешь разговаривать с ними. Посолиднев, чем все мы, выглядишь.

Ветеран Афганистана Родькин Евгений Викторович за время командировки, на её тридцатый день отрастил густую, черную бороду. Черногла­зый, он походил на чеченца, говорил степенно, и внятно, не жестикули­ровал. Он был вежлив, тверд, никогда и никому не обещал лишнего и за свои слова всегда отвечал: «Родькин не стал отнекиваться, понимая, что слова Миронова - это почти приказ. И курганский бэтээр с десантом принял под свою команду командир отделения - молодой капитан. Курганцы и челябинцы закрыли село по Тереку, взяв под свой контроль переправу, берег и растущий по нему густой кустарник, где щипы акаций ранили, как бандитские пиковины.

Первую легковую машину, которая попыталась выехать из села, московские собровцы остановили, и Миронов дал команду чеченцу-водите­лю вернуться и привезти сюда к ним - главу сельской администрации Усмана.

Пока его не доставили у Миронова с Родькиным было время, не суетясь, поразмыслить, как дальше развивать события.

Село уже возбужденно бурлило. Собровцы, ставшие блок-постом на околице, невооруженным глазом видели, как от дома к дому стали перехо­дить, а кое-где и перебегать люди. Открывались, закрывались высокие, окрашенные в зеленый цвет ворота домов, надсадно-глухо вопили собаки, растревоженные волнением, гортанными голосами хозяев.

Пейзаж, открывшийся перед глазами офицеров-собровцев, был до боли знаком. Уже совсем скоро им предстояло ворваться в этот чужой, непривычный мир, где нельзя было прямо и открыто глядеть на женщин, отвечать на их вопросы полагалось стоящему рядом мужу. А именно от женщин прежде всего можно было услышать оскорбления по своему адресу, за которые в обычной жизни полагалось административное наказание, а здесь на всех людей полагалось реагировать, как на боль­ных, отравленных ядом многолетней, криминально-революционной вседоз­воленности и вражды.

Чеченцев защищал адат - неписанные правила чеченских взаимоот­ношений. Русских, проживающих в Ичкерии, не защищал никто. Даже собровцы, прежде чем применить оружие, должны были тысячу раз поду­мать, а стоит ли это здесь, за Тереком, делать. На этот день в зоне ответственности сибирского полка внутренних войск, курганского и челябинского СОБР, за месяц погибло одиннадцать солдат. Только двое были убиты боевиками, остальные встретили смерть при неосторожном обращении с оружием.

Когда показалась машина, везущая Усмана, Миронов вдруг с заметным волнением снова спросил:

- Ну что мы его старикам скажем?

- Их ещё собрать надо, - суховато ответил Родькин. Внешне он
был спокоен.- Старики здесь - мудрый народ. Любят порядок.

Усман, глава сельской администрации, оказался сухоньким, невысо­кого роста, с непокрытой головой чеченцем сорока пяти- пятидесяти лет. Он был в помятом, темно-коричневом костюме и стареньких, давно нечищеных полуботинках. Разволнованный окружавшей село боевой тех­никой, он не стал тратить время на переодевание, а в чем был на дво­рец том и прыгнул в машину, из которой его позвали к российским военным.

Старшие офицеры, козырнув, представились.... Усман тоже назвал свое имя, фамилию, должность» Родькин кратко изложил суть вопроса:

- Мы - не армия, а представители Главного Управления по борьбе
с организованной преступностью МВД России. Мы располагаем сведени­ями, что в селе есть вооруженные люди. Предлагаем им выйти и сдать
оружие. При добровольной выдаче автоматов, людям, их сдавшим, ничего
не будет. Если, конечно, они не принимали участия в расстрелах и
истязаниях. Если на них нет крови, люди вернутся к своим семь­ям.

Усман слушал русского офицера, проговаривая его слова про себя. Его волнение выдавали губы… Он шевелил ими, как школьник, перешептывающий слова диктанта. Потом Усман собрался с силами и сказал:

- В феврале мы сдали федералам двенадцать автоматов и несколько маленьких гранат. Не знаю, как они называются. Больше автоматического оружия в Старых Щедринах нет.

- По нашим сведениям в селе на хранении больше ста автоматов,-
твердо и громко сказал подполковник Миронов.

- На нас клевещут.

- Есть ли в селе раненые боевики?

- Нет. С начала 1995 года в село привезли и похоронили пяте­рых молодых людей. Родственники говорят, что молодежь попала под
случайный обстрел. Ничего другого старшие офицеры СОБР и не ожидали
услышать. Проведя два года в Афганистане, в округе Хост, советником
Царандоя, Евгений Родькин участвовал в десятках таких, не дававших
никакого результата, переговорах. Глядя в затуманенные страхом глаза Усмана, Родькин знал, что этот человек будет биться за свое село
до последнего. Лгать иноверцам, как заблагорассудится, чеченцу поз­волял Адат.

В таком случае мы начнем подворный обход… Пусть жители села
приготовят домовые книги, - строгим голосом произнес неприятные
для главы администрации слова подполковник Родькин. - У нас есть
списки лиц, воевавших у Дудаева.

Солнце вышло из-за туч, засияло слепяще-сильно. С лица Усмана ушли глубокие тени, даже морщины разгладились, он вдруг помолодел и предельно уважительно, обращаясь к Родькину, сказал:

- Командир, давай соберем стариков. Пусть свое слово скажут.
Они хозяева села, а не администрация. Лично меня молодежь не послушает.

Миронов и Родькин переглянулись и дали добро. - Все разворачи­валось по плану.

В село поехали вместе, в головном Уазике. На переднем сидении Усман, на заднем сидении с автоматами на предохранителях подполков­ники. Следом две машины, набитые собровцами и бэтээр.

Сельские улицы уже были пустынны, словно всех поразила внезапная болезнь. Родькин ехал по селу, как сквозь строй, ощущая себя в прицеле десятков глаз - недоброжелательных, жела­ющих ему несчастья на этих узких, опасных для собровцев улочках.

В Афганистане все было в тысячу раз понятней и проще. Когда на зачистках муджахеддины начинали бой, силы, проводящие операцию, от­тягивались, и в дело вступали винтокрылые машины. Ответственность за происходящее несли афганские партизаны, которым часто не хватало выдержки пересидеть, переждать плановые выходы царандоя. Смертельно разящие курсы неслись с небес карающими мечами и муджахеддины по­гибали, наказанные за гордыню, вспыльчивость, молодую нетерпимость. Вместе с ними под глинобитными завалами умирали их жены и дети, не ставшие мстителями. Всего этого Родькин не хотел здесь - в Чечне. Он считал, что войск сюда нагнали с избытком. И вероятности попасть под огонь своих было куда больше, чем под обстрел чеченс­ких боевиков. Он не верил здесь никому: ни чужим, ни своим, доверяя только собственным чувствам, которые сегодня были обострены особенно. То, что оружие в селе хранилось в каждом доме, он ни минуты не сом­невался, а вот сил, чтобы изъять его, не хватало. Он видел, что моло­дым собровцам хочется окунуться в бой, проверить себя под автомат­ным огнем, может быть даже совершить подвиг. Он называл это греха­ми молодости и не торопился разжечь пожар. "Иншалла",- редко, но мет­ко Родькин использовал эту восточную присказку, переводя её по свое­му, по-советски:" Лак будет угодно судьбе". К ней он относился настороженно, как к капризной, знающей свою красоту, диве. Судьбу не полагалось гневить.

Родькин вежливо обращался с судьбой и требовал того же от под­чиненных. Происходящее в Чечне ему было не до конца понятно: он чувствовал неискренность политиков и большезвездных начальников, пославших его на войну. Политический смрад висел над Чечней. Её вулканизация была реальностью, карающей всех, кто оказался втянутым. Родькин вглядывался, вчитывался в Чечню, как в старую книгу, язык которой ещё был сложен для понимания.

По дороге в администрацию, Усман успел рассказать, что жители недавно получили зерно. Мельница есть, пекарня тоже. Сейчас актив­но идут посевные работы: бывшие колхозники сеют пшеницу, ячмень, овес, люцерну. Все семена в наличии. Земля подготовлена. Хорошо ро­дятся арбузы, капуста, лук. Вот карточка плохо растет, не прижива­ется здесь.

- А школа,- спросил Родькин,- Что со школой?

- Школа средняя, - сказал Усман. - Детей школьного возраста
270. Но не все учатся.

- Почему?

- Школа не всегда работает. Учителя на месте, но их некомплект.
С зарплатой беда, «али зарплату только за два месяца. Я лично, -
разочарованно вздыхал Усман, - получил свою только за январь. Пен­сию не получаю. А у меня двое детей - школьников, жена. Наурскому
району, знаю, 37 миллиардов рублей правительство выделил, а Шелков­скому пока ничего.

Здание администрации - одноэтажное, ничем не примечательное, скромно стояло посредине села. Деревянный навес над входом прятал от вновь начавшегося дождя двух седобородых старцев в темно-синих фетровых шляпах, на ногах стариков были ботинки с галошами, носки которых загибались вверх, как носы турецких филюг. На приветствия Усмана и собровцев старейшины ответили с высокомерным достоинством.

- Проходите, проходите,- пригласил всех зайти Усман.

Он не отдал никаких поручений насчет быстрого сбора старейшин. Его подчиненные: пожилая женщина, гонявшая костяшки на счетах - бух­галтер и молодая девушка, наверное, секретарша остались на месте. Приветствуя вошедших мужчин они на секунду встали и снова углубились в дела. Родькин понял, что механизм поведения людей во время зачисток здесь отработан до мелочей. Подполковник знал только про одно такое, проведенное в Старых Щедринах, мероприятие. Информация о работе командированных в Чечню предшественников из МВД всегда добывалась с трудом. Даже схемы минных полей передо­вались наспех: «Туда ходи, а вот туда не смей! Взлетишь!» Механизм отъезда командированных был не отработан, поэтому все торопились, собирались нервно, лишь бы успеть вырваться с этой опостылевшей территории. О зачистках, проведенных в Старо-Щедринской армейцами, Родькин вообще ничего не знал.

V

Нам, курганцам и челябинцам, приказали перекрыть село со стороны Терека. Мы оставили бэтээр за валом, а сами россыпью прошли вдоль реки и наглухо запечатали переправу. Паром, идущий с того берега по мощному, стальному проводу, с полдороги вернулся обратно. Нико­му не хотелось встречаться с военными.

На мокром камне, ожидая паром, как ни в чем не бывало, сидела молодая, с искусно повязанным на голове платком чеченка и нисколько не страдала от дождя. Мы, наблюдая, как паром торопится пристать к правому берегу, остановились с ней рядышком. Посмотрев на наше оружие, она остановилась взглядом на автомате Илаева, крышка стволь­ной коробки которого была украшена аж тремя картинками с обнажен­ными девушками. В прошлом лихой десантник, Сашка добыл этих красоток, удачно купив жевательные резинки. У доброго солдата все пойдет в дело. Взгляд миловидной чеченки, сначала изучающе-строгий, стал лукавым и она сказала:

- Как вы без них обходитесь?

Мы ничего не поняли.

- Ну, без девушек,- пояснила, улыбаясь, она.

Мы их во сне видим,- на полном серьезе сказал я.

- Э-э-э, несчастные, - сочувствуя нам, сказала чеченка. - Я фельд­шер. Знаю то, что вы не знаете. Мужчине без женщины долго нельзя.
Езжайте скорее домой. Так лучше будет. Для здоровья.

"Что за народ, - подумал я. - Все на боевом посту. Если не мечом воюют, так словом".

Терек под вновь пролившемся дождем казался мне неприступным. В этом месте он оказался особенно широк и мутен. В бешенной казачь­ей пляске на воде крутились воронки. Но казаки здесь в Старо-Щед­ринской, Ново-Щедринской, старинных станицах Гребенского и Терско­го казачьего войска уже давно не жили. Их исход начался с первых лет Гражданской войны. О том, что казаки в списке репрессированных на Северном Кавказе народов были самые первые, в Чечне не любили вспоминать. Когда по приказам Свердлова, Орджоникидзе казаков с семьями выселяли из станиц, их дома и угодья занимали горцы, чтобы строить здесь свое кумачовое счастье. Я считал чеченцев легковерным народом. История на их пути все время расставляла капканы, в кото­рые они с легкостью попадали. Здесь в Чечне я понял, что их извечная мечта не свобода, а воля. Но за обретенную за счет других волю жизнь берет особую плату.

В глубину леса, идущего вдоль реки, идти не хотелось. Можно было в клочья изорвать куртки и камуфляж об острые шипы акаций. Сменной форменной одежды у нас не было. Хозо Увд перед командиров­кой не особенно о нас позаботилось, ведь мы были офицерами 6-го отдела, другими словами, самыми строгими блюстителями закона в системе... Поэтому те, у кого были тысячи возможностей воровать, нас недолюбливали. Однажды за Тереком мы подняли схрон с доброй сотней турецких камуфляжей. Мне они оказались малы, только двум собровцам-форточникам подошли, но те побоялись их одевать, решив: не стоит из-за чужого барахла рисковать жизнью - свои вэвэшники или армейцы могли подвалить.

Мы сконцентрировались на выходящих к реке дорогах и тропках. Долго никакого движения не наблюдалось. В селе не стреляли - это радовало и одновременно настораживало. Опробованным верхним чутьем я знал, что Старо-Щедринская таила в себе немало опасностей. Особенно мы волновались за Родькина. Мы знали, наш командир будет биться до последнего патрона, и считали, что лезть в пасть волка таким малым количеством людей было безумием. Но такого рег­ламента действий требовала политическая ситуация в Чечне. Куда кач­нется народ? За кем пойдет? От этого зависела дальнейшая жизнь Республики.

Сначала мне показалось, что на тропинку, которую мы держали с Уфимцевым, вышел, стоящий на дыбах медведь. У нормального человека такой ширины плеч, косматости и роста не могло быть. Но откуда на чеченской плоскости медведи? В Ставропольский край и Дагестан убежало спасаясь от войны, все живое: олени, лисы, даже волки.

Мы увидели человека! Несмотря на дождь и налетающий из-за реки ледяной ветер, он был в рубашке с коротким рукавами, истертых вельветовых брюках и галошах на босу ногу. Его иссиня-черные волосы как у Маугли спадали до плеч, красиво-богатырски развернутых. В левой руке у парня двадцати пяти лет был старинный, необыкновенного изгиба и остроты топор. Такой я видел только в кинофильмах про рыцарей. Глаза у пар­ня с иконописным, узким, чисто выбритым лицом, радостно по-детски сияли. Он был не в себе. И Уфимцев, угрожающе направив на выплывше­го из-за дождевого тумана чеченца, автомат, сознательно-шумно пере­дернул затвор.

- Стоять!- закричали мы в один голос.

Но парень, играя в руке топориком, не снизил скорости наступле­ния.

- Стой! Тебе говорю! - начальственно прикрикнул Уфимцев.
Парень, явно не видя нас, стал на ходу прислушиваться. Он шел тяжело, по-слоновьи вбивая ступни в мокрую землю.

Олег взял молодого нохчу в прицел и уже самым обыкновенным тоном сказал:

- Стой. Буду валить.

Замерев, парень быстро поднял топор и, закрыв лицо его широким изящным лезвием, как бы спрятавшись за топор, испуганно, почти робко произнес:

- Не надо валить.

Уфимцев опустил автомат. Стало ясно - перед нами больной чело­век. Спрашивать у него документы в прибрежной лесной полосе бес­смысленно, даже смешно.

Не надо валить. Не надо валить,- продолжал монотонно, словно
молился, говорить чеченец.

Не бойся,- примирительным тоном сказал я, - Брось на землю
топор и уходи.

Топор был уникальной, древней работы, и я хотел забрать его. Стыда я не чувствовал. Я сразу убедил себя, что шарашиться по лесу с таким топором для больного большая опасность. Столкнувшись в лесной чащобе с вооруженным монстром, любой быстро нажмет на курок.

Брось топор к ногам и уходи! - прикрикнул я, сделав несколько
шагов к чеченцу. Нас разделяло не больше десяти метров.

Не надо валить, - продолжал говорить блаженный, пряча лицо за
лезвием топора.

Уфимцев был абсолютно спокоен, а я начинал раздражаться. Мне вдруг показалось или я хотел убедить себя, что парень только прикидывается больным и готов пустить топор в дело.

Я снял автомат с предохранителя, передернул затвор.

- Застрелю! - стал кричать,- Брось топор и у……й!

Душевнобольной был на полторы головы выше меня. Он вдруг стал

раскачиваться из стороны в сторону, словно готовился танцевать и больше из-за топора не выглядывал.

Мы с Уфимцевым почти бегом сократили расстояние, и я с налета прикладом автомата с размаха ударил чеченца в живот. Тот беззвуч­но, как свалившийся с телеги мешок, упал ничком. Я быстро выхватил из его ослабевшей руки топор, отбросил его в сторону, хотел нанести прикладом второй удар в голову, но Уфимцев остановил меня.

- Нельзя быть детей, - сказал.

Когда чеченец начал внятно дышать, а потом поднес руки к лицу, мы ушли - вернулись на берег Терека. Отнятый топор я унес с собой, сунув его за спину.

VI

Старейшины собрались в течении тридцати минут. Последним зашел глубокий старик в иссиня-белой шапочке, означавшей, что он совершил Хадж и, судя по возрасту, не один раз. Все при его появлении, вклю­чая собровцев, уважительно поднялись.

По тому, как старики оживились, подполковник Миронов понял, что можно говорить. Родькин начал разговор со слов, которые заставили стариков сосредоточиться:

- Здравствуйте, уважаемые отцы!

Надо было пройти Афганистан, опалиться тамошним солнцем в боях муджахиддинами, чтобы навсегда осознать: в мусульманском мире ста­рость - это святое, Слушая разговоры бывалых людей, что Чечня своим мятежом надорвала природные силы, как бы смертельно подорвалась на фугасе и не сумеет восстановиться, Родькин знал, если чеченская молодежь сбере­жет нравственную власть стариков, сохранит святое к ним отношение, народ обретет прежние силы, справится с обуявшим многих грехом бес­предела, отучит юношество черпать силы в насилии над беззащитными русскими стариками, старухами, женщинами, девчонками, над теми, кто не имел оружия для защиты.

- Уважаемые отцы! - снова сказал подполковник Родькин. - Мы - не армия. Мы - представители Главного Управления по борьбе с организованной преступностью МВД России. Нам не хочется заходить в ва­ши дома в поисках оружия и людей, совершивших на территории Чечни кровавые преступления. Мы надеемся, что вы своей властью убедите молодежь села сдать оружие. Вы знаете всех, кто ходил здесь по ули­цам с автоматами. Если они добровольно сдадут оружие, мы не подверг­нем их аресту. Если они не палачи, то эти парни и мужчины спокойно вернутся домой, к семьям.

- Никого из тех, кто продолжает воевать, в селе нет,- сказал
старик в зеленой, импортной феске и экзотических галошах. - Автома­тов тоже в Старых Щедринах нет. Сдали все.

Подполковник Миронов решил усилить давление:

- В таком большом селе не может не быть оружия. Подумайте о
последствиях. У нас есть фамилии тех, кто воевал и воюет у Дудаева,
Их дома мы зачистим в первую очередь и особенно тщательно.

Ничего не ответив Миронову, старики перешептались и в полный рост поднялся сохранивший юношескую стройность старик старше семиде­сяти:

- Я с тридцать пятого года веду трудовую жизнь. Я жил в Со­ветском Союзе. Воспитан им, теперь из людей сделали хороших овча­рок. Какие здесь боевики? Нет тут боевиков. Мы - трудовой народ. Мы сохранили в районе колхозы, овцеводство. У нас на выпасе более двадцати тысяч баранов, три тысячи голов рогатого скота. Озимых посеяли более трех тысяч гектаров. В Шелковском районе не убивают людей. В Старых Щедринах живут двенадцать заслуженных механизато­ров, СССР. У нас было много передовиков производства, даже есть бывшие Депутаты Верховного Совета... У нас не было времени заниматься хулиганством. Возле нашего села не делали засад, мы не воевали ни с кем.

Внимательно слушал пожилого человека, Родькин верил в его искренность. Он видел тоску старика по прежним, спокойным временам и хотел того же. Политическая воронка, в которой оказалась Россия, убивала его силы, терзала душу. Подполковника-афганца раздражали розовощекие политики-всезнайки, взявшие моду говорить": Эта страна". Россия была его страной - любимой, многострадальной, за которую он немало повоевал. Согласно-доброжелательно кивая в такт словам старика-чеченца, выслушав его, не перебивая, Родькин сказал не то, о чем думал минутой раньше:

- А кто грабил российские поезда на железной дороге? Разве не ваши дети и внуки? Все они, по нашим сведениям, были с автоматичес­ким оружием.

На что старикам было нечего возразить.

- Мы не овчарки, чтобы гонять людей по дворам,- вымолвил интеллигентного вида старик - бывший учитель, - Молодежь станет на нас показывать пальцем. Сейчас не те времена. Власть стариков убита, теряет смысл.

Молчание в комнате, где друг против друга сидели чеченцы и русские, начинало затягиваться.

- Мы пришли в село, чтобы помочь вам, - нашел нужные слова Миронов. - Меньше оружия, меньше крови.

- Охотничьи ружья у лесников тоже станете отбирать? - спросили
его.

- Если стволы не зарегистрированы, заберем. Мы действуем в соответствии с законом о милиции.

- Не действуют здесь никакие законы, - тихо, но все услышали
сказал старец-хаджи: - На все воля Аллаха. Иншалла. Поступайте, как
считаете нужным.

Тут дверь отворилась и в комнату не вошел, а ворвался начальник милиции Шелковского района. Шумно, по-хозяйски обстоятельно со всеми поздоровался. И, ни о чем не спрашивая, глядя в лицо Родькина, которого знал лично, заговорил:

- Мне позвонили. Сказали - в Старо-Щедринской работают неизвестные военные. Может, бандиты переодетые!? Вот поднял своих людей по тревоге. И прибыл в полном составе. А тут мирный, простой разговор. Правда, столы не накрыты.- Начальник милиции примиритель­ но улыбнулся. Он был страшно обижен, что командированные в его рай­ он собровцы проводили специальное мероприятие, не поставив в из­вестность начальника райотдела. Это был удар по его милицейскому самолюбию и престижу.

Русские офицеры отмолчались и полковник Д. продолжил:

- В моем районе мы поддерживаем порядок. Здесь нет уголовного
беспредела. Во власти только лояльные правительству люди.

Подполковник Родькин знал, что эта речь может затянуться надол­го и взмахом руки остановил полковника Д.:

- Разве прокурор Шелковского района не призывал убивать русских?
Разве не в Шелковской недавно вырезали русскую семью: пожилую женщину убили ножом, нанеся ей семнадцать ран, а потом перерезали горло.
В вашем райотделе это дело оформили, как преступление на бытовой
почве.

Родькин не стал во всеуслышание озвучивать, что именно его соб­ровцы взяли в ночной засаде пятерых вооруженных духов, сдали их в райотдел, сказав полковнику Д., чтобы подождал приезда оперативников курганского СОБРа. Но начальник Шелковского РОВД своей властью отпустил духов на волю, заявив, что эти люди из его агентурного ап­парата.

По лицу полковника чеченской милиции Д. серой полевой мышкой пробежала тень, но он овладел собой и без всякой горячности продол­жил:

- Нам надо больше взаимодействовать, обмениваться информацией,
доверять друг другу.

Старики-чеченцы с интересом наблюдали за спектаклем, который перед ними разворачивался. У старика в зеленой феске даже мельк­нула мысль, что может быть милиционеры доспорятся до того, что за­будут зачем в Старых Щедринах собрались.

Полковник Д. вдруг перешел на чеченский язык. По интонации его речь была, вызывающей, даже угрожающей. По тому, как посуровели ли­ца стариков, а глаза засияли сталью, начальник райотдела говорил что-то очень обидное. Русские офицеры: два подполковника и трое собровцев, державших под своим наблюдением вход в комнату и окно, изумленные наглостью полковника, осмелившегося на длинный монолог без перевода, пока молчали. И тут Родькин достал из бокового кармана камуфляжных брюк небольшой блокнот и стал записывать то, что воспаленно говорил старейшинам полковник Д. Увлеченный речью, тот заметил, что его фиксируют самым последним. Старики уже с давним ин­тересом разглядывали бородатого, похожего на чеченца, русского под­полковника, знавшего чеченский язык, пораженные таким открытием.

Голос начальника райотдела, плотного, большеголового, минуту назад звучащий уверенно, стал потихонечку гаснуть, а потом затих.

- Решение будет такое, - сказал подполковник Миронов, представи­тель ГУОШ. - Сейчас разойдемся на десять минут. Перекурим. Старейши­ны, не выходя из комнаты, посоветуются. Повторяю, если вы нам не
приведете людей, которые захотят сдать автоматы, мы начинаем под­ворный обход. Мы будем зачищать село, а вы будете здесь, в этом помещении, под нашей охраной.

Родькин спрятал блокнот и вышел из комнаты первым. Он был недово­лен ходом переговоров. План операции, составленный в ГУОШе, подписанный его начальников, был данью моде, навязанной из Москвы, где, похоже, даже гордились тем, что в Чечне не введено чрезвычайное положение. Противостоящим боевикам российским спецназовцам вместо бое­вых, навязывались миротворческие функции. Ведя себя, как голубые каски, изъять оружие, хранящееся в селе, было практически невозможно. В списке, который привез с собой из Грозного подполковник Миронов, были только фамилии боевиков, уроженцев Старо-Щедринской. Их иници­алы и адреса проживания отсутствовали. Найти этих людей не представ­лялось вероятным.

Выйдя за Родькиным, Миронов с серьезным выражением лица, даже с какой-то надеждой спросил:

•  Евгений Викторович, вы знаете чеченский язык?

•  Да нет, Николай Венедиктович, я вдруг сильно по семье заскучал.
Решил домой письмо написать...

На улицу Миронов вышел один. Родькину закрыла дорогу молодень­кая, хорошо одетая, изящная чеченка - секретарша Усмана и сказала:

•  Вы, когда вошли, военные, напугали всех. Аж руки у нас затряслись. Такие симпатичные, а от вас все шарахаются...

•  Не бойтесь, - устало улыбнулся Евгений. - Мы с женщинами не вою­ем.

Пока старики, собравшись в круг, тихо беседовали, начальник Шелковского райотдела милиции, молча сидел за столом Усмана, кото­рый вышел на улицу успокоить собравшихся возле здания администрации односельчан. Полковник Д. вслушивался в растревоженные, доносящиеся через открытую дверь голоса и думал, что измучился быть чужим сре­ди своих, своим среди чужих. Он опасался всех. Его арестовывала ДГБ Дудаева и контрразведка внутренних войск. Когда пришел к власти Джохар, полковник спасал Доку Завгаева и руководил службой безопасности Хазбулатова. Все его мысли были о детях, которых некуда было вывезти из опаленной огнем и страхом Чечни. Каждую ночь полковник Д. засыпал с автоматом в руках, держа под подушкой и в других комна­тах гранаты РГД и Ф-1. Он в любую минуту был готов принять неравный бой за жизнь своей семьи. Лавируя между правыми и виноватыми, прояв­ляя чудеса дипломатии, полковник Д. чувствовал, что теряет лицо и жалел, что уехал с Дальнего Востока, где служба, и жизнь складывались успешно.

Он хотел для своей Чечни крепкой, законной власти, без воровст­ва и коррупции, без унижения слабых. Революции только отравляли жизнь простого народа - в этом он ни грамма не сомневался. Чтобы что-то переустроить,- считал он с высоты своих лет, - надо, чтобы ли­деры уже имели это хорошее в своем сердце - в абсолютном преоблада­нии.

Полковник Д. считал, что сорок пять суток милицейской командировки в Чечню - срок, не дающий результатов. Первые пятнадцать дней российские милиционеры осматривались, налаживали связи, потом пятнадцать суток интенсивно работали, а остальные дни готовились к дембелю. Кому хотелось умирать на этой малопонятной среднерусскому чело­веку земле. У командиров подразделений была одна сверхзадача - вернуть своих людей в Россию живыми, здоровыми.

Чеченцы возле здания сельской администрации, несмотря на льющийся дождь, накапливались. Женщин и детей среди них не было. И подполков­ник Родькин, преговорив с Мироновым, вызвал по рации своих людей. Курганцы на бэтээре Акула примчались самой короткой дорогой и с види­мой охотой - поднадоело шататься по лесу - рассредоточились воз­ле администрации, а бэтээр стал крутить башней - это наводчик опре­делялся с возможными целями.

У входа в здание скопилось больше сорока мужчин. Внешне они не выражали агрессии, просто молча ждали решения стариков. Миронов пы­тался поймать на себе хотя бы один взгляд, но чеченцы отводили гла­за. Выражение их лиц оставалось спокойно-брезгливым. Служивший до СОБРа в милицейской разведке, Миронов гордыней не страдал, имея многолетнюю привычку всегда оставаться в тени. И в обстановке тако­го взаимонеудовольствия чувствовал себя уютно. Перед ним стояла кон­кретная цель - изъять у этих людей оружие. Сегодня в Старых Щедринах он представлял закон, о существовании которого здесь давно за­были и вспоминать не хотели.

VII

Дуквах с легальным паспортом в левом нагрудном кармане пиджака, закрывшись от дождя большим куском целлофановой пленки, торопясь в дом, где умирал от воспаленной раны Хамзат, специально прошел возле и здания администрации. Он владел всей информацией о силах и средствах, задействованных русскими на зачистку, но надо было поглядеть на про­тивника, чтобы оценить степень его готовности к бою, решительность, выучку. Возле администрации стояло два бэтээра. Восемнадцать собровцев, спокойно перенося непогоду, отлично вооруженных, неподвижными, холодными статуями стыли под дождем, крепко держа весь периметр здания. Под навесом без особого любопытства рассматривая толпу, переговариваясь, стояли два уверенных, снаряженных по-спецназовски, командира. Один, с головой, покрытой светлой паутиной волос, в накинутым на плечи офицерском дождевике, курил. Вот он нервно бросил сигарету и офицеры вернулись в дом.

Дуквах, узнанный всеми, кто толпился у здания, ни с кем не здоро­ваясь: все поняли - почему - ускорил шаг.

Он вышел из дома без рации. Надо было скорее добраться туда, где прятался Хамзат, чтобы не только проводить его, но и не потерять связь и управление моджахедами.

Пройти по улицам села с рацией сегодня означало подписать себе смертный приговор. Дуквах покидал дом, свой пост, недовольный тем, что хозяин, прятавший Хамзата, настоял на присутствии полевого ко­мандира.

Хамзата, семнадцатилетнего парнишку, переправили через Терек на лодке неделей раньше. Две раны, полученные в Грозном при ночном обстреле комендатуры, вели себя сначала спокойно. Но надежды на выз­доровление юного воина не оправдались. Фельдшерица, лечившая Хамза­та, не смогла толком ничего объяснить.

- Умирает, - сказала она потерянно, - когда Дуквах вошел в летнюю
холодную комнату.

Если бы не присутствие русских в Старо-Щедринской, Дуквах бы помчался за хирургом даже в Кизляр. Но фельдшерица сказала, что юно­ша обречен:

- У него молниеносный сепсис, наверно.

Тайным входом Дуквах ушел в подземелье, где было сыро и холодно, как в средневековой темнице. Голая лампочка в сорок пять ват свети­лась желтовато-тускло, как глаз шакала. Дуквах подошел к изголовью лежащего на деревянном топчане воспаленно-тяжело дышащего парня и понял, что все слова, которыми он попытается утешить этого человека будут дежурно-вычурны.

- Ты счастливый, - сказал Дуквах, взяв в свои холодные руки горячую потную ладонь Хамзата. - Скоро увидишь Аллаха. Он встретит тебя,
как героя. А нам, грешным, плохо воюющим, не выпало такого счастья -
быть раненными в бою с неверными и умереть за родину. Мы будем к
этому стремиться. Ты меня слышишь?

Хамзат приоткрыл глаза и чуть заметно кивнул гладко выбритой головой. Он страдал от потрясающего озноба, а налицо была проливная потливость. Усы и редкую юношескую бородку фельдшерица, принимая раненного и приводя его в порядок неделю назад, не оскорбила бритвой. Парень, несмотря на крупную, красную сыпь на лице, был прекрасен уже какой-то неземной красотой. На щеках вестником смерти, как сигнальные костры в ночи, пылал румянец, убивающего юношу заражения крови, Дуквах не стал говорить Хамзату, что в селе работает русский спецназ. Юный воин то терял сознание, то приходил в себя. Дуквах не знал его раньше, но видя его беспомощным, как младенец, легко представил его плачущим мальчиком, упавшем на крутых, вырубленных в камне ступень­ках, ведущих к родовому дому, у высокого фундамента которого на ска­мейке сидел в косматой папахе старик и ласково звал к себе заливаю­щегося слезами внука.

- Иди ко мне, иди сюда, малыш, - поигрывая пальцами ласково-требовательно говорил дед, но не поднимался с места. Внук, только начавший ходить уверенно, должен был сам, преодолевая боль и страх, попасть в спасительные объятия старого человека. И Хамзатик с разбитым в кровь лбом полз по каменным, столетним ступенькам лестницы, ведущей в небо.

Все это цветным миражом мелькнуло в растревоженном сознании Дукваха и пропало. Он снова был один на один с умирающим юношей.

Дуквах с ненавистью к русским подумал, что в России, когда ребенок падал и ушибался, к нему со всех ног неслись мамки, няньки, отцы и деды. А пацан, упавший на ровном месте, избалованный таким вниманием, поддавал реву. И его заласкивали, тут же искали виноватых, предлагали стукнуть того, кто сделал ему, маленькому, «бобо». И раскрасневшийся от пережитого волнения младенец, стучал по полу или углу, оказавшемуся на пути шкафа крохотным кулачком.

"Не умеют в Москве воспитывать воинов, - думал Дуквах, - Разучились". Но тут же поймал себя на мысли, что знает немало случаев, ког­да окруженные в Грозном русские восемнадцатилетние пацаны бились до последнего патрона, подрывали себя гранатами, дерзко шли в руко­пашную, рубясь саперными лопатками, как средневековыми топора­ми. И мало кто из пленных просил пощады, умирая под ножами наемни­ков из Афганистана и Западной Украины. Сам Дуквах ни разу не оскор­бил свой род истязаниями пленных российских солдат и офицеров, не забывал, что его дед был солдатом Великой Отечественной войны и за­щищал Брестскую крепость.

Дуквах не стал будоражить угасающее сознание Хамзата рассказами, что изумительной красоты гурии там, на небесах, будут ему главным утешением и подарком. Юноша уходил, не изведав девичей красы. Наколотый обезболивающими, он молчал. Дуквах знал, что этот парень был рядо­вым бойцом, без больших покровителей. Иначе его по воздуху давно перебросили бы в Азербайджан или Турцию. Не вся чеченская авиация была уничтожена. Дудаев заблаговременно спрятал часть вертолетов и крылатых машин в Грузии и Азербайджане. Они прилетали в Чечню с грузом боеприпасов, а улетали, набитые раненными. Хамзата после его смерти, которая здесь в подземелье уже незримо присутствовала, надо было везти в родовое селение. Дуквах. ненавидел поговорку: "Мет чело века - нет проблемы". В Чечне говорили: «Нет человека - есть две проблемы».

Удивляло, что Хамзат ни слова не говорил о войне, словно в его биографии она отсутствовала. В подвалах Дворца Дудаева Дуквах ранен­ным видел с какой ненавистью к врагу умирали защитники Грозного. Он вовремя тогда заметил подползающего к русскому офицеру бойца президентской гвардии, истерзанного осколками. Чеченец, что хотел добить ножом уходящего из жизни русского, долго бился в припад­ке под навалившемся на него Дуквахом и медицинской сестрой - матерью пленного российского сержанта.

То, что Хамзат, прибывший в Старо-Щедринскую с чистыми, заживающими ранами, вдруг потерял силы и умирал, мучило Дукваха. Это был его грех, а не халатность женщины-фельдшера, которая вернула в строй десятки людей. Ещё живой Хамзат лежал на топчане, вытянувшись, как покойник. Бинты, опоясывающие его живот, поражали белизной. Хамзат, давно отпустивший руку Дукваха, мучился от обрушившейся на него слабости.

- Дождь никак не кончается,- вдруг отчетливо сказал он. – Это значит, на земле много неубранных трупов. Непогребенные взывают. Я слышу это. Господин Миров не ожидал от нас...

Что не ожидал от чеченцев Аллах, Хамзат не успел сказать.

VIII

Войдя в комнату, тесно набитую людьми - подошли ещё старики - Миронов и Родькин сразу поняли, что решение принято. Слово взял старейшина в зеленой феске. Он внятно, на этот раз без всякого акцента, не без боли сказал:

•  Старики пойдут по домам вместе с собровцами… Когда в прошлый
раз сдали двенадцать автоматов, старейшинам угрожали. Но надо ду­мать о будущем, когда времена изменятся в корне.

- С каждой группой, - подчеркнул Миронов, - которая отправится по дворам, будет не только старейшина, но и чеченский милиционер.

Старики просили русских офицеров не грубить женщинам, не досматривать их, не входить на женскую половину.

Родькин не сомневался, что такая просьба поступит. С ней нельзя было не согласиться. Так диктовал Адат. Старейшины тоже понимали, что село из 394-х дворов задействованной силой зачистить, как собров­цам диктовал приказ, нереально. А вот нарваться на боевое сопротивле­ние - было реально.

Миронову не хотелось думать, что сводный СОБР завели сюда на разведку боем. Реальность диктовала проведение здесь не зачистки, а полномасштабной войсковой операции. В оперативных сводках Старые Щедрины занимали особое место. Информация о наличии в селе боевиков и схронов с оружием поступала регулярно. Периодически здесь появлял­ся Руслан Лабазанов - кровник Дудаева. Зачем? Команду на спецопера­цию в селе все время придерживали, а тут, неожиданно, срывая все пла­ны, СОБРу сказали: "Фас!" "Мы непредсказуемы, потому что непредска­зуемы наши генералы", - в этом Миронов убеждался регулярно.

•  Вы меня хоть кверху ногами подвеете! - начинал горячиться ста­рик в зеленой феске. - Ну нет у меня автомата!

•  Мы пойдем в адреса, которые есть в нашем списке, - успокоил
старика Миронов.

•  Людей оговорить могут! - не унимался старейшина.

•  Пусть приготовят документы на автотранспорт, Если в паспортах
будет печать с волком, доставляйте обладателей таких документов
сюда,- Миронов перевел разговор со старейшинами в инструктаж собров­цев и чеченских милиционеров.

Начальник Щелковского райотдела милиции вмешался в разговор:

- При Дудаеве на каждом повороте торговали оружием. Власть вся­
чески способствовала его приобретению. У нас тоже есть список с име­нами боевиков - уроженцев села. В списке 39 фамилий, четверо из этого списка принимали участие в расстрелах федералов. Список в сейфе
остался. Не знал, что может понадобиться. Нам надо чаще состыковывать­ся. - Полковник Д. снова упрекнул командированных в его район собров­цев.

- Состыковывались уже, - с заметной горечью сказал Родькин.
Миронов продолжил инструктаж:

•  По улицам идти двумя группами: одна по левой стороне, другая
по правой. В хвосте "Урал" или бэтээр. Вести себя корректно.

- Уважаемые отцы!- обратился к старейшинам Родькин. - Наша задача – не допустить кровопролития. Сделайте так, чтобы во время мероприятия брат не бегал к брату на другой конец села. Чтобы женщины и дети находились дома. Мы будем работать без грубости. Судя по всему, мы к вам еще не раз наведаемся.

На добровольную сдачу боевиков и выдачу оружия собровцы не рассчитывали. Во время десятиминутного перекура, Родькин сказал Миронову, что с чеченцами о добровольной сдаче родственников – боевиков разговаривать трудно, практически бесполезно. На фильтрах арестованных людей бьют по-черному. В Чечне это не тайна. Поэтому все боятся фильтрационных пунктов, как огня.

Миронов вышел в эфир:

- 310-й, я 32-й. Начинаем работать. Усилить наблюдение.

Он с двумя телохранителями остался в здании. А Родькин, начальник милиции и старики, шумно переговариваясь, вышли к людям, толпившимся во дворе. Дождь не разогнал людей по домам. Начальник райотдела коротко объяснил собравшимся, что сейчас будет происходить в селе. Толпа начала быстро рассасываться.

Родькин вернулся к Миронову, не захотел оставлять его в одиночестве. Информация по рации поступала регулярно. На столе перед старшими офицерами был подробный план села, который им передал руководитель сельской администрации. Уходя на проверку паспортного режима вместе со стариками, Умар по просьбе Родькина достал план из сейфа. И теперь, получая сообщения, собровцы отмечали продвижение своих людей на плане – схеме.

IX

Мы не стали заходить в дома по-боевому, как обучены – это значит, страхуя друг друга, открывая двери хозпостроек крюками на длинных веревках, проникая внутрь с задержкой, чтобы не подорваться на чеченских растяжках, минах-ловушках. В нашей группе был говорливый, всем недовольный старик в зеленой феске и галошах с загнутыми носками, как у персонажа из сказки «Маленький Мук». С нами шли еще два чеченских милиционера. Поэтому мы, собровцы, чтобы не травмировать старика, вели себя так, словно войны в Чечне не было. Вежливо здоровались, спрашивали про наличие в доме оружия и наркотиков, предлагали выдать их добровольно. Получая в ответ недоуменные взгляды хозяина дома и домочадцев, заглядывали в помещения, осматривали пустые углы, откры­вали домовую книгу, проверяли документы и уходили в другой адрес. Везде жили добропорядочные, уважаемые граждане. Было трудно предпо­ложить, что в Старых Щедринах жили специалисты, способные разграбить грузовой поезд за какие-то тридцать минут и уйти, оставив на поживу чеченской милиции один вагон нетронутым". Моя добыча - это и твоя добыча",- закон волчьей стаи здесь соблюдался свято. Ещё и поэтому старо-щедринцы были неуловимы.

Раздражала бессмысленность наших действий. Попадались типы с правильными документами, но только что сбритыми бородами, нагло усме­хавшиеся нам в лицо. Они, конечно, были достойны ордена Сутулова с закруткой на спине. Но нам приходилось с каменными лицами, запоминая облик этих подозрительных субъектов, выходить ни с чем. Только у одного чечена в 14.40 дня мы забрали незарегистрированное охотничье ружье. Он долго шел за нами следом и, чуть не плача, просил двухстволку обратно.

- Я пастух, - говорил, - Мне без ружья нельзя. Как от волков овец
сберечь?

- Из автомата будешь отстреливаться,- строго сказал я. Только
после этих слов чеченец отстал.

Чечня поражала обилием домов с большим личным достатком. Откуда проистекало богатство - я старался не думать. Мужчины здесь жили по принципу - сначала семья, род, тейп и только потом нация. Для современной капиталистической жизни - самое то. Никаких высоких планок ставить не надо. Сам обогатился - значит, обогатилось и госу­дарство. Революционная ситуация в Чечне была налицо. Её пользовались, кто как умел.

Нас насторожило, что калитка была приоткрыта, как будто из дома сбежали при нашем подходе. У меня на подобные обстоятельства нюх.

- Непорядок, - сказал я старику в зеленой феске, который чуть помедлил, но во двор вошел первым. Эту заминку я видел и обострил
внимание.

Чеченский двор и сам дом - это государство в государстве. Если бы нас встретил хозяин с женой, я не имел права даже взглянуть на женщину, не-то чтобы рассматривать её в упор. Эти знания я почерп­нул у терских казаков.

В доме никого не было. Следы поспешного бегства отсутствовали. Люди взяли и просто ушли.

Мы поняли, что здесь можно нарваться... Увидев, что мы подняли ав­томаты к плечам, сопровождающие нас чеченцы остановились. Мы словно перешагнули незримую нить, которая нас разделила. С этой минуты мы стали жить своей, отдельной от них жизнью.

Наши действия по зачистке шли, словно в дом вошли биороботы. Я шел в паре с Иваном Кондратовым - капитаном СОБРа ГУОП - обладате­лем армейской каски, обтянутой шикарной маскировочной тканью. Иван выделялся не только каской. Его движения выдавали опытного спецназов­ца, умеющего видеть. Он не отвлекался, вникал в мелочи. То, что Иван надежный товарищ, я убедился быстро. Мы были готовы применить оружие в любую минуту.

Мы зачищали жилые комнаты, в каждой из которой нас могли ждать вооруженные люди. Пробивая дорогу на выход, они могли выкатить нам под ноги гранату, открыть шквальный огонь, а потом, перешагнув через наши тела, уйти.

Дома нас ждали дети - об этом мы всегда помнили и не собирались умирать по-глупому.

Старик в зеленой феске, идя за нами, нарочито тяжело бухал ногами, обутыми в сказочные галоши, привезенные из Турции. И громче гром­кого говорил:

- Мы не закрываем свои дома. У нас в селе чужих нет. Не от кого прятаться. Я не отвлекался на аксакала. Я был неверным, значит, недостойным знать правду. Меня можно было убеждать в чем угодно, без опасности обидеть Аллаха ложью.

В каждой комнате стояло по телевизору, на стенах висели ковры. Дом дышал благополучием времени, которое наступило. Я заглянул в фотоальбом, который обнаружил в платяном шкафу... Старики в высоких папахах, изробленные, как говорят у нас в Зауралье, женщины, то есть изработанные в полях. Девочки в белых передниках на школьных линей­ках, юноши-выпускники средней, школы с битловскими челками. Фотогра­фии боевиков с автоматами с зеленых повязках на упрямых лбах в фото­альбоме я не нашел. Но это абсолютно ничего не значило.

- Хозяина нет. Наверно, в район уехал.- В чем-то старался
убедить меня старейшина, - Я его знаю. Хороший человек. Механизатор.
Болеет последнее время. Мы все болеем, как эта война началась. Ни
одного спокойного дня не жили.

- Дедушка, - сказал ему Иван Кондратов, - Вы бы не ходили у нас
за спиной. Не дай БОГ, под огонь попадете.

- Под какой огонь? - удивился старейшина.

- Под автоматный, - полный достоинства ответил Иван.

В просторную, светлую комнату на женской половине пустого дома мы все же зашли, а старик не стал, словно врос на пороге, цепко сле­дя за нашими действиями. Не то, чтобы неприятно было, что пожилой че­ловек, не доверяя, не сводит глаз с наших рук, подозревая в способ­ностях взять чужое... Мы служили в офицерском спецназе. Никто в Чечне не мог упрекнуть СОБР в мародерстве. Активное недоверие старика начинало нас раздражать.

...Прежде всего в глаза бросился плотно стоящий у стены двухст­ворчатый шкаф. Я подошел к нему, оглянулся. Старик смотрел на меня с нескрываемым злым любопытством. И молчал. Я понимал ход его мыслей: «Что, гяуры, полезете в полированный шкаф женское белье ворошить? Не стыдно вам!». Я понимал, что шкаф может быть заминирован. Белого металла маленький ключик, оставленный в замочной скважине, завораживал. Манил. Одно движение и можно превратиться в груз "200". Взгляд старика буравил наши затылки, испепелял. А я все не мог собраться с силами, чтобы открыть дверцу ничем не примечательного, светло-красного, похожего на гроб, платяного шкафа.

Иван Кондратов не стал раздумывать. Легкий, без скрипа, оборот ключа. За распахнутой дверцей плотный ряд бархатных, висящих на пле­чиках темно-синих, темно-зеленых платьев. Пока стволом автомата Иван зачищал внутренность шкафа, я выцеливал темно-зеленую глубину таинственного пространства.

X

То, что по дому ходят чужие, Дуквах понял давно. Умирающий Хамзат снова бредил, снова нервными, худыми пальцами теребил край синего солдатского одеяла. Потушив и без того тускло горящую лампочку, Дуквах подготовил оружие к ведению огня и поднялся по ступенькам вверх - к выходу из подземелья. Теперь от врагов его отделяла только задняя стенка платяного шкафа. Приходя в дом фельдшерицы, муж которой был водителем и имел ранение в Грозном при перевозке боеприпасов, Дуквах заходил в женскую половину и проникал в подземелье, открывая на себя заднюю из прессованной фанеры стенку этого единственного в комнате шкафа. Потайной замок, внешне невидимый, был изготовлен лучшим сельским автослесарем, умеющим молчать,

Если бы спецназовцы нагло-решительно опрокинули шкаф, то им бы открылся пробитый в кирпичной стене круглый лаз, и оттуда по ним ударил бы автомат Дукваха. Но они только тыкали стволами в прессован­ную фанеру и молчали. Это безгласие взвинчивало нервы Дукваха, сердце которого было готово закровоточить от напряжения. Он мог умереть, но никогда не отдал бы русскому спецназу умирающего моджахеда.

Там, десятью ступеньками вниз, находящийся в беспамятстве юноша начинал постанывать. Но, миновав ступеньки, надо было, сгибаясь,

Еще уйти влево, и этот предусмотрительно пробитый в земле изгиб - слава Аллаху - гасил, прятал от русских стон умирающего.

В минуту высшей ответственности автомат в руках Дукваха был невесом, как перо из крыла Ангела.

Русские ещё потоптались, громко захлопнули шкаф, словно бахнули из ПМ закрыли его на ключ и со смехом ушли.

Дуквах долго стоял, веря, что спецназовцы могут вернуться. Авто­мат в его руках постепенно набирал вес, пока не превратился в неч­то такое, что Дуквах мог и не удержать. Он чутко уловил, когда оружие заскользило в потных руках и ловким, привычным движением, прихватив ремень, забросил автомат за левое плечо.

Теперь Дукваху предстояло самое страшное - принять смерть Хамзата и схоронить его до заката.

XI

В три сорок дня Миронову принесли ещё два охотничьих ружья, отня­тых у пастухов. Усмехаясь, он переглянулся с Родькиным и недвусмыс­ленно протянул:

•  Да-а-а. Результат. Доклад по обстановке произведет в ГУОШе
эффект.

•  Не переживай.- Родькин не стал отвечать на его улыбку своей.

Напряжение не ослабевало. Он ежеминутно ждал обострения обста­новки, огневого контакта. Оперативники из Тулы и Волгограда, придан­ные его СОБРу на время командировки обладали четкой информацией, что боевики в селе есть: контуженные, раненные, утомленные, пытающиеся здесь поправиться и снова встать в строй.

Родькин рассчитывал на опытность собровцев, обученных обнаруживать схроны, выявлять поддельные документы. Он, как и Миронов воспринимал свой заход в село, как разведку боем и как подставу. Боевиков ловили на живца, в роли которого выступал сводный, мало­численный по составу СОБР.

Родькин думал, что знай о том, как неразумно в этот раз применяется СОБР, первый заместитель Министра МВД генерал-полковник Егоров Михаил Константинович, Начальник Главного управления по организован­ной преступности, обязательно наказал бы руководство ГУОШ. Но Его­ров находился в Москве и не знал, что офицеров структуры, которую он создавал, в Чечне использовали для разведки боем, то есть пускали на мясо.

Прямым делом СОБРа был захват вооруженных преступников в адресе. После перепроверенных разведданных следовал внезапный для бандитов штурм... Вылетала выбитая или подорванная накладным зарядом дверь, черными коршунами залетали собровцы и бандосы, как порубанные саблями, валились на пол, неспособные к сопротивлению. В Чечне милицейская реальность оказалась перевернутой с ног на голову. Не все командиро­ванные в Ичкерию начальники понимали, что прибыли на войну, где ухо востро надо было держать даже среди своих. Приказ, отданный сверху, мог оказаться губительным. Рыночные отношения здесь проявлялись во всем, даже на поле боя, в гуще кровавого столкновения, в схватке ли­цом к лицу. Не было случая, чтобы российский спецназ за деньги оста­вил занятый рубеж. Но были нелюди, продававшие за доллары маршруты колонн, планы боевых операций. Вот кому Родькин с хрустом заломил бы руки за спину, вот кого с удовольствием собровцы повесили бы вниз головой на турник возле своей палатки и предатель через извест­ный срок, как включенный магнитофон, изложил бы все про контакты с боевиками.

Но Родькина в большие штабы, где решались судьбы войны, не пускали.

Двое собровцев завели в кабинет пожилого русского, вымокшего насквозь. Он был в черных брюках, красном растянутом свитере, с непокрытой головой и в офицерских хромовых сапогах. Родькину с Мироновым эти сапоги особенно бросились в глаза. Следом вошел прикомандированный к курганцам опер из Тулы. За яркую азиатскую внешность и холерический темперамент он имел погоняло "Якудза". Но этим громким позывным в эфире не пользовался. Так собровцы обозначали туляка-опера в своей среде.

Якудза наклонился к самому уху Миронова и чтобы Родькин тоже услышал прошептал:

Его сын принял ислам и снайперит у Дудаева.

•  Фамилия?- выпалил Николай Миронов.

•  Рафаэлов, - так же громко ответил задержанный.

•  Сколько лет сыну? - спросил подполковник Родькин.

•  Не знаю.

•  Как так?- искренне удивился Миронов.

•  Я этим не интересуюсь.

Якудза открыл записную книжку и доложил, что этот человек вернул­ся в Старо-Щедринскую перед самой войной, отсидев большой срок. Что его сын теперь носит мусульманское имя, воевал в Грозном, имеет ранение, хромает и недавно, подлечившись, ушел в горы,

•  Я ещё пятнадцать лет отсижу, но буду людям прямо в глаза глядеть,
Я этой войны не касаюсь,- на истерике заговорил задержанный.

•  Помолчи а, - оборвал его подполковник Миронов,- Разговаривать
будем в другом месте.

Обведя долгим взглядом сидящих полукругом молчаливых чеченских старейшин, полковника Д. с его заместителем, Миронов сказал:

- Задержанного в бэтээр. Заберем с собой,- и снова пристально
посмотрел на хромовые, забрызганные грязью сапоги Рафаэлова. Подполковник не сомневался, что на ногах русского старика снайперский трофей сына, новое имя которого собровцы пока не знали.

Отца предателя вывел доставивший его в штаб капитан Кондратов. Старик уходил сгорбившись, привычно заложив за спину руки, не скованные наручниками.

Доклады по рации шли каждые десять минут. Работа по адресам заканчивалась. Жалоб от местных жителей не поступало. Усман, на­чальник сельской администрации, вернувшийся с маршрута, все больше светлел лицом.

Весело улыбаясь, раскатисто приветствуя всех:

- А-сс-оо-лом. Алл-ей-куум! - вошел известный всем Хасан, житель
села Новые Щедрины. Именно под его началом годами грабились российские поезда. Информация по Хасану была только оперативного характера, никто и никогда не выступил бы против него в суде. Вся Чечня
была повязана законом "молчания" - омэрты, как сказали бы в италь­янской мафии.

Хасан был широк в связях, легко шел на контакты с военными. Наверняка сотрудничал со всеми российскими спецслужбами, продолжая верой и правдой служить себе любимому и дудаевцам.

Очень уверенный в себе, он поздоровался за руку с полковником Д., со старейшинами, с подполковником Мироновым. Родькин Евгений Викторович Хасану руки не подал. Тот секунду, другую подержав отк­рытой широкую, как саперная лопатка, ладонь, сжал её в кулак и обижен­ной скороговоркой сказал:

- Давно к тебе присматриваюсь. Наверно, генералом станешь, -
потом помолчал и примирительно улыбаясь, добавил: - Если не убьют.

Миронов предложил Хасану сесть на свободное место и не рыпаться. А Родькин попросил у Хасана документы, внимательно изучил их, внес в свою записную книжку все данные паспорта, водительских прав и вернул со словами:

•  Через пару дней я к тебе наведаюсь.

•  Трофейного танка во дворе у меня вы не обнаружите,- попробовал
отшутиться Хасан.

•  А вот пара АГС-ов у тебя в огороде наверняка закопаны, - сказал Родькин. - Помолчи пока. Не мешай работать.

В комнату проник солнечный луч, заиграл, слепя глаза, на лицах утомленных людей. С окончанием, заглушившего посторонние шумы, дож­дя, стало слышно отдаленное рычание бэтээров. Их гул нарастал. Чеченские старейшины беспокойно запереглядывались.

Это Миронов кодовым сигналом отдал приказ снять оцепление и выходить на асфальт. В центр села, чтобы усилить штабную группу со стороны Терека выдвинулся третий бэтээр с десантом – на всякий случай.

Покинув здание, Миронов удивился большому скоплению людей. Обнадеживало, что в толпе было немало детей и женщин. Пацаны, как это всегда бывает, с веселым гомоном лазали по бронетранспортерам, пытались коснуться оружия, особенно их интересовали гранатометы.

- Шайтан-труба, - так они называли РПГ-7 и собравцы, улыбаясь, соглашались.

Это внешнее миролюбие напомнило Родькину армейское время, когда, служа на Урале, они, выпускники Курганского пединститута, на БМП-2 двигаясь по маршруту, заходили в села и детишки, радостно перекликаясь, просились на броню. В ту пору можно было, не опасаясь, дать ребенку подержать разряженный автомат. Здесь это было категорически невозможно. Вся группировка знала, как двенадцатилетние дети, подняв на плечо «муху» - одноразовый гранатомет успешно сжигали в Грозном российскую бронетехнику.

Родькину вдруг нестерпимо захотелось покинуть село. Надоело изображать из себя военную мощь. «Мы участвовали в каком-то дурацком спектакле», - думал он и откровенно сказал об этом Миронову:

- Занавес. Спектакль окончен.

- Слава Богу, ружье не выстрелило, - рассудительно произнес Миронов.

Толпа начала расступаться и к сидящим на головном бэтээре в окружении собровцев Родькину и Миронову подошли самые уважаемые старейшины. И тот, кто на переговорах меньше всех говорил, с достоинством произнес:

- Обижаете нас! Из чеченцев вы никого не забрали, а увозите русского – единственного русского живущего в селе. Обижаете. Что о нас люди в соседних селах скажут. Он ведь не боевик!

XII

Я удивился, что, выслушав стариков, Родькин с Мироновым от души рассмеялись.

- Вот молодцы! Великий народ,- обернулся ко мне Евгений Викторович, - Никого из близких людей не оставят в беде.

Я сидел на башне бэтээра за спиной Родькина. От меня, возвышаю­щегося над толпой, не ускользала ни одна подробность происходящего. Старики глядели на моих командиров с надеждой.

- Что о нас в других селах подумают,- продолжал говорить старей­
шина,- Оставьте русского дома. Отец за сына не отвечает.

Даже дети прекратили возню на броне и вопросительно-молча взи­рали на Родькина.

Подполковник Миронов, ответственный за операцию в Старых Щедринах, дав старику выговориться, после короткого раздумья, громко, чтобы все слышали, сказал:

- Уважаемые отцы! Принимая во внимание вашу просьбу, мы отпуска­
ем вашего односельчанина Рафаэлова. Но завтра утром, в 9 утра, он
должен явиться в райотдел к полковнику Д. для разговора по существу
вопроса.

В толпе, секунду назад враждебно-сосредоточенной у немногих, но тронула лица улыбка, старики помягчали, пацаны снова стали играть на броне стоящих ниточкой трех бэтээров.

Из открытого правого люка головной машины Рафаэлов, несмотря на пожилой возраст, выпорхнул юной, красной птичкой и сразу попал в круг разволнованных стариков.

Теперь люди смотрели на нас, собровцев, с интересом.

- Спасибо вам, - обращаясь к нашим командирам, сказал знакомый мне
и Ивану старик в зеленой феске, - Спасибо, что уважили просьбу старейшин.

Мягко помахивая руками Родькин с Мироновым сгоняли ребятишек с брони, просили взрослое население Старых Щедринов отойти подальше от техники.

Спустившись на землю, Миронов с Родькиным ещё раз пожали руки старейшинам и дали команду на выдвижение. Я внимательно, не снимая руки с предохранителя автомата, больше не вглядывался в лица чеченцев.

Я всматривался в чердачные окна, осматривал крыши, открытые калитки. Стоявший на входе в сельскую администрацию полковник Д. привет­ливо помахал рукой нам, отъезжающим. Только я ответил ему.

А глава администрации, неестественно бледный, даже не посмотрел в нашу сторону, занятый разговором с молодой чеченкой - своей сек­ретаршей.

Мы уходили из растревоженного села под молчание взрослого населения, а детишки, подождав, когда мы подальше отъедем, сжимая кулачки, вздымая их вверх, кричали нам вслед:

- Аллаху Акбар!

И тут во весь рост поднялся москвич Иван Кондратов, капитан СОБРа ГУОП. держась за ствол башенного крупнокалиберного пулемета, он снял с головы свою знаменитую каску образца 1937 года и, взмахнув ею, как флагом, улыбаясь, закричал по-богатырски так, что остающиеся в Старых Щедринах услышали:

- Воистину спецназ!

И все, сидящие на трех бэтээрах, радостно засмеялись.

Ещё пять бэтээров ждали нас на асфальте, развернутые в сторону
станицы Червленной. Московский бэтээр Гоша с подполковником Мироновым,
сразу пересевшим к своим на броню, снова, ушел в голову колонны.
Николай Венедиктович попрощался с Евгением Викторовичем так, будто
снова увидится завтра - легким рукопожатием, без крепкого собровского объятия. Я подумал, что все мы за этот день изрядно надоели
друг другу. Миронову предстоял доклад в ГУОШе и он готовился получить выговор за отсутствие результата.

Бэтээры шли на скорости, словно стлались по воздуху мощные птицы... Наша Акула, оседланный нами бэтээр, был собран на курганс­ком заводе КЗКТ, и это давало нам особую уверенность в его надеж­ности. Машину, легкую в управлении, не надев очков, высунувшись из люка, вел Миша Немчинов - позывной которого "батюшка" всегда радовал, поднимал нам, шансы на жизнь. Я долго разглядывал пробивающуюся к небу траву и вслух порадовался, что пока мы зачищали Старые Щедрины, на ветках деревьев распустились листочки.

На что подполковник Родькин сказал:

- Зелень-то здесь уж очень обманчиво нежная.